Письма адвокату или как КС РФ легализовал цензуру переписки обвиняемого с адвокатом

Конституционный Суд РФ объявил 29 ноября 2010 года Постановление по делу о проверке конституционности ст. 20 и 21 Закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений».

Поводом к рассмотрению данного дела послужили жалобы граждан, одному из которых было отказано в изменении меры пресечения в виде заключения под стражу в связи с выговором, полученным за такое страшное правонарушение, как передача собственному защитнику «замечаний по уголовному делу». Иными словами, человек, видимо, передал адвокату в ходе свидания какие-то свои соображения по делу, которые он набросал долгими тюремными вечерами и счел полезными для осуществления защиты. Что здесь, строго говоря, крамольного? Но оказалось, что тем самым обвиняемый нарушил действующий порядок, поскольку, сколь невинными ни были бы его записи, передавать их адвокату он вправе лишь через администрацию места содержания, которая должна записи предварительно прочесть, убедиться, что «замечания по уголовному делу» не содержат ничего такого, что не понравилось бы самой администрации или следствию, и только затем передать защитнику. Этакий российский взгляд на состязательность и на известную на Западе процедуру «раскрытия» доказательств и аргументов сторон, осуществляемую не процессуальными методами, а через тюремную цензуру.

Другой заявитель в КС РФ также посягнул на государственные устои тем, что обменялся (страшно подумать!) со своим адвокатом проектами процессуальных документов, не поставив об этом в известность администрацию СИЗО или следователя. Впрочем, как отмечается в пресс-релизе КС РФ, данная попытка была «пресечена»…

В общем, ясно, что следствие и администрация СИЗО контролируют любую, в том числе сугубо процессуальную, переписку содержащихся под стражей обвиняемых и подозреваемых с их защитниками, что ставит под сомнение институт адвокатской тайны, без которого немыслимо представить эффективную реализацию права на защиту и в более широком смысле — права на юридическую помощь, которые закреплены в Конституции РФ. При этом администрация СИЗО формально действует на вполне законных основаниях, поскольку ст. 20 Закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» гласит, что любая переписка лиц, находящихся под стражей, подвергается цензуре, а ст. 21 данного Закона не включает защитника в число лиц и органов, для которых сделано исключение (к ним относятся прокурор, суд, федеральный и региональные омбудсмены, даже Европейский суд по правам человека и др.).

Иными словами, любая переписка обвиняемого с адвокатом, включая передачу «замечаний по уголовному делу» или набросков жалобы, должна подвергаться цензуре в рамках механизма, при применении которого адвокат получит эти «замечания» не непосредственно в ходе свидания, а в течение 3 дней с момента их передачи. Конституционному Суду и предстояло ответить, в какой мере положения ст. 20 и 21 интересующего нас Закона соответствуют ст. 48 Конституции РФ?

Мотивировочная часть

Мотивировочная часть Постановления Конституционного Суда опирается на совершенно верные постулаты, подчеркивающие значение принципа адвокатской тайны для реализации права на юридическую помощь. Здесь много правильных фраз, безупречных конструкций, есть даже ссылки на правовые позиции Европейского суда по правам человека в Страсбурге, рекомендательные акты ООН и… Евросоюза, к нам вроде бы отношения не имеющего.

Все эти позиции, казалось бы, подводят КС РФ к выводу о том, что в нынешнем варианте ст. 20 и 21 Закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений» Конституции не соответствуют: их надо переписывать, устанавливая жесткие критерии определения той «исключительной ситуации», когда цензура переписки обвиняемого с адвокатом все-таки допускается, поскольку по общему правилу она допускаться не может, о чем пишет в мотивировочной части сам КС РФ.

Переписывая данные нормы, пришлось бы, в частности, ответить на вопрос: почему «исключительная ситуация» может иметь место в случае с адвокатом и не может иметь место в случае, например, с прокурором? В чем между ними принципиальная разница? Разве мы не сталкивались с государственными чиновниками, купленными той же организованной преступностью? У нас нет коррупции? У нас нет «замятых» и «заказных» уголовных дел? К слову, если уж говорить о каналах незаконной передачи в СИЗО или места лишения свободы разного рода запрещенных предметов, то только в течение одного августа 2010 г. в Ивановской области осужден бывший начальник СИЗО, за взятку предоставивший «неограниченному кругу лиц» электронный носитель с информацией ограниченного доступа в режимных помещениях изолятора, а в Костромской области в суд переданы материалы в отношении бывшего инспектора колонии, также за взятки снабжавшего осужденных мобильными телефонами и наркотиками. Это лишь два доказанных эпизода за один месяц! Но зато мы цензурируем тексты процессуальных жалоб и «замечания по уголовному делу»…

Выводы КС РФ

Невзирая на трепетное отношение к принципу адвокатской тайны, обозначенное в мотивировочной части, КС РФ не признал интересующие нас нормы неконституционными и не обязал законодателя навести порядок в ст. 20 и 21 Закона «О содержании под стражей подозреваемых и обвиняемых в совершении преступлений». Напротив, он счел, что сами по себе указанные нормы соответствуют Конституции. Их надо только правильно толковать, в связи с чем высокий суд снабдил свое решение рядом условий, которые в теории называются «обязательными оговорками о толковании» признанных конституционными правовых норм. Теоретически такой подход также возможен. Но что мы получаем практически?

Во-первых, КС РФ четко установил, что никакой бесцензурный обмен между адвокатом и содержащимся под стражей обвиняемым записками, письмами или процессуальными бумагами не может иметь места напрямую. Действовать надо исключительно через администрацию в рамках 3-дневного механизма, иначе это уже «нарушение порядка» со всеми вытекающими последствиями.

Другими словами, если адвокат прибывает на свидание с подготовленным проектом кассационной жалобы, показывает ее обвиняемому, а тот делает в тексте какие-то замечания и отдает бумагу обратно адвокату, то… это незаконно. Извольте передать исправленный текст через администрацию СИЗО, а то вдруг адресатом тайного или явного письма окажутся, как предположил КС РФ, «лица, содержащиеся в учреждениях, исполняющих наказания, переписка с которыми осуществляется только с разрешения лица или органа, в производстве которых находится уголовное дело, либо родственники и иные лица, переписка с которыми подлежит цензуре» (странно, что КС РФ не вспомнил, что адресатом может оказаться, например, и сам Бен Ладен). Здесь, правда, возникает вопрос не только о здравом смысле, но и о процессуальных сроках, поскольку 3-дневный «цензурный механизм» иногда вступает в противоречие с ограниченным несколькими днями процессуальным сроком подачи жалоб, скажем, апелляционных и кассационных. Но КС РФ такой мелочью не озаботился.

Во-вторых, КС РФ провозгласил, что хотя переписка содержащегося под стражей обвиняемого с адвокатом должна происходить исключительно через администрацию СИЗО или следователя, но это не дает последним права на автоматическую цензуру корреспонденции. Вскрывать корреспонденцию они вправе лишь по мотивированному решению при наличии «достаточных и разумных подозрений», что в корреспонденции имеются недозволенные вложения, что переписка имеет противоправный характер, что она угрожает безопасности СИЗО и т.д. Замечательный пассаж. Непонятно только одно: откуда у администрации СИЗО могут быть «достаточные и разумные подозрения» в противоправных действиях адвоката, если проведение в отношении адвоката любых оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий допускается исключительно на основании судебного решения (ч. 3 ст. 8 Закона «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ»)? Предположим, что адвокат несет в СИЗО план побега, за ним следят на основании судебного решения, то есть в полном соответствии с законом.

Тогда возникает вопрос, почему он еще выступает защитником содержащегося под стражей обвиняемого, ведь конституционное право на защиту не может быть предметом никаких оперативных экспериментов? Если же судебного решения нет, то либо соответствующая информация получена незаконно, либо о «достаточных и разумных подозрениях», вопреки оптимизму КС РФ, следует забыть.

В такой ситуации ясно, как будет складываться практика. Администрация СИЗО просто-напросто станет выносить формальные решения о цензуре переписки обвиняемых с адвокатами, якобы выполняя требования КС РФ. На самом деле речь будет идти об абсолютно голословных предположениях, поскольку легальных способов собрать информацию о противоправной деятельности адвоката у администрации СИЗО нет и быть не может. Какова тогда цена пространным рассуждениям КС РФ? Он всего лишь подвел теоретическую базу под нынешние законодательные ограничения, признав при этом их… разрыв с конституционными требованиями. Что же касается предложенных «ограничений толкования», то они более чем эфемерны.

В конце концов, надо понять главное: современные правовые ценности основываются на презумпции профессиональной добропорядочности любого представителя адвокатского корпуса, подкрепленной высоким престижем адвокатской профессии и способностью самого этого корпуса к постоянному самоочищению. Является ли данная презумпция в каждом конкретном случае опровержимой? Конечно. Но она опровергается не путем тотальной слежки или цензурирования переписки, а вполне прозрачными цивилизованными методами, предусмотренными упомянутым Законом об адвокатской деятельности и адвокатуре и направленными на лишение заслуживающего того адвоката его высокого статуса. В этом смысле адвокат ничем не отличается, скажем, от прокурора или судьи, также обеспечивающих, пусть и в другой плоскости, реализацию прав обвиняемых. Так почему же правовой режим переписки обвиняемого с судьей или прокурором должен отличаться от правового режима его переписки с собственным защитником? Ответ на этот вопрос Конституционный Суд дать так и не сумел.